The House of Mapuhi

(продолжение)

Капитана Линч был уже слишком стар, чтобы лазить по деревьям, поэтому матросы, связав несколько коротких веревок, стали постепенно поднимать его по стволу и наконец привязали к верхушке в пятидесяти футах от земли. Рауль закинул свою веревку за ствол другой пальмы и огляделся. Ветер был ужасающий. Ему и не снилось, что такой бывает. Волна, перекатившись через атолл, промочила его до колен и хлынула в лагуну. Солнце исчезло, наступили свинцовые сумерки. Несколько капель дождя ударили его сбоку, словно дробинки, лицо окатило соленой пеной, словно ему дали оплеуху; щеки жгло от боли, на глазах выступили слезы. Несколько сот туземцев забрались на деревья, и в другое время Рауль посмеялся бы, глядя на эти гроздья людей. Но он родился на Таити и знал, что делать: он согнулся, обхватил руками дерево и, крепко ступая, пошел по стволу вверх. На верхушке пальмы он обнаружил двух женщин, двух девочек и мужчину; одна из девочек крепко прижимала к груди кошку.

The old man's joints were stiff and he could not climb, so the sailors, by means of short ends of rope tied together, hoisted him up the trunk, a few feet at a time, till they could make him fast, at the top of the tree, fifty feet from the ground. Raoul passed his length of rope around the base of an adjacent tree and stood looking on. The wind was frightful. He had never dreamed it could blow so hard. A sea breached across the atoll, wetting him to the knees ere it subsided into the lagoon. The sun had disappeared, and a lead-colored twilight settled down. A few drops of rain, driving horizontally, struck him. The impact was like that of leaden pellets. A splash of salt spray struck his face. It was like the slap of a man's hand. His cheeks stung, and involuntary tears of pain were in his smarting eyes. Several hundred natives had taken to the trees, and he could have laughed at the bunches of human fruit clustering in the tops. Then, being Tahitian-born, he doubled his body at the waist, clasped the trunk of his tree with his hands, pressed the soles of his feet against the near surface of the trunk, and began to walk up the tree. At the top he found two women, two children, and a man. One little girl clasped a housecat in her arms.

Со своей вышки он помахал рукой старику капитану, и тот бодро помахал ему в ответ. Рауль был потрясен видом неба: оно словно нависло совсем низко над головой и из свинцового стало черным. Много народу еще сидело кучками на земле под деревьями, держась за стволы. Кое-где молились, перед одной из кучек проповедовал миссионер-мормон. Странный звук долетел до слуха Рауля - ритмичный, слабый, как стрекот далекого сверчка; он длился всего минуту, но за эту минуту успел смутно пробудить в нем мысль о рае и небесной музыке. Оглянувшись, он увидел под другим деревом большую группу людей, державшихся за веревки и друг за друга. По их лицам и по одинаковым у всех движениям губ он понял, что они поют псалом.

From his eyrie he waved his hand to Captain Lynch, and that doughty patriarch waved back. Raoul was appalled at the sky. It had approached much nearer--in fact, it seemed just over his head; and it had turned from lead to black. Many people were still on the ground grouped about the bases of the trees and holding on. Several such clusters were praying, and in one the Mormon missionary was exhorting. A weird sound, rhythmical, faint as the faintest chirp of a far cricket, enduring but for a moment, but in the moment suggesting to him vaguely the thought of heaven and celestial music, came to his ear. He glanced about him and saw, at the base of another tree, a large cluster of people holding on by ropes and by one another. He could see their faces working and their lips moving in unison. No sound came to him, but he knew that they were singing hymns.

А ветер все крепчал. Никакой меркой Рауль не мог его измерить, - этот вихрь оставил далеко позади все его прежние представления о ветре, - но почему-то он все-таки знал, что ветер усилился. Невдалеке от него вырвало с корнем дерево, висевших на нем людей швырнуло на землю. Волна окатила узкую полоску песка - и люди исчезли. Все совершалось быстро. Рауль увидел на фоне белой вспененной воды лагуны черную голову, коричневое плечо. В следующее мгновение они скрылись из глаз. Деревья гнулись, падали и скрещивались, как спички. Рауль не уставал поражаться силе ветра; пальма, на которой он спасался, тоже угрожающе раскачивалась. Одна из женщин причитала, крепко прижав к себе девочку, а та все не выпускала из рук кошку.

Still the wind continued to blow harder. By no conscious process could he measure it, for it had long since passed beyond all his experience of wind; but he knew somehow, nevertheless, that it was blowing harder. Not far away a tree was uprooted, flinging its load of human beings to the ground. A sea washed across the strip of sand, and they were gone. Things were happening quickly. He saw a brown shoulder and a black head silhouetted against the churning white of the lagoon. The next instant that, too, had vanished. Other trees were going, falling and criss-crossing like matches. He was amazed at the power of the wind. His own tree was swaying perilously, one woman was wailing and clutching the little girl, who in turn still hung on to the cat.

Мужчина, державший второго ребенка, тронул Рауля за плечо и указал вниз. Рауль увидел, что в ста шагах от его дерева мормонская часовня, как пьяная, шатается на ходу: ее сорвало с фундамента, и теперь волны и ветер подгоняли ее к лагуне. Ужасающей силы вал подхватил ее, повернул и бросил на купу кокосовых пальм. Люди посыпались с них, как спелые орехи. Волна схлынула, а они остались лежать на земле: одни неподвижно, другие извиваясь и корчась. Они чем-то напоминали Раулю муравьев. Он не ужасался, - теперь его уже ничто не могло ужаснуть. Спокойно и деловито он наблюдал, как следующей волной эти человеческие обломки смыло в воду. Третья волна, самая огромная из всех, швырнула часовню в лагуну, и она поплыла во мрак, наполовину затонув, - ни дать ни взять Ноев ковчег.

The man, holding the other child, touched Raoul's arm and pointed. He looked and saw the Mormon church careering drunkenly a hundred feet away. It had been torn from its foundations, and wind and sea were heaving and shoving it toward

the lagoon. A frightful wall of water caught it, tilted it, and flung it against half a dozen cocoanut trees. The bunches of human fruit fell like ripe cocoanuts. The subsiding wave showed them on the ground, some lying motionless, others squirming and writhing. They reminded him strangely of ants. He was not shocked. He had risen above horror. Quite as a matter of course he noted the succeeding wave sweep the sand clean of the human wreckage. A third wave, more colossal than any he had yet seen, hurled the church into the lagoon, where it floated off into the obscurity to leeward, half-submerged, reminding him for all the world of a Noah's ark.

Рауль поискал глазами дом капитана Линча и с удивлением убедился, что дома больше нет. Да, все совершалось очень быстро. Он заметил, что с уцелевших деревьев многие спустились на землю. Ветер тем временем еще усилился, Рауль видел это по своей пальме: она уже не раскачивалась взад и вперед, - теперь она оставалась почти неподвижной, низко согнувшись под напором ветра, и только дрожала. Но от этой дрожи тошнота подступала к горлу. Это напоминало вибрацию камертона или струн гавайской гитары. Хуже всего было то, что пальма вибрировала необычайно быстро. Даже если ее не вырвет с корнями, она долго не выдержит такого напряжения и переломится.

He looked for Captain Lynch's house, and was surprised to find it gone. Things certainly were happening quickly. He noticed that many of the people in the trees that still held had descended to the ground. The wind had yet again increased. His own tree showed that. It no longer swayed or bent over and back. Instead, it remained practically stationary, curved in a rigid angle from the wind and merely vibrating. But the vibration was sickening. It was like that of a tuning-fork or the tongue of a jew's-harp. It was the rapidity of the vibration that made it so bad. Even though its roots held, it could not stand the strain for long. Something would have to break.

Ага! Одно дерево уже не выдержало! Он не заметил, когда оно сломалось, но вот стоит обломок - половина ствола. Пока не увидишь, так и не будешь знать, что творится. Треск деревьев и горестные вопли людей тонули в мощном реве и грохоте... Когда это случилось, Рауль как раз смотрел туда, где был капитан Линч. Он увидел, как пальма бесшумно треснула посредине и верхушка ее, с тремя матросами и старым капитаном, понеслась к лагуне. Она не упала, а поплыла по воздуху, как соломинка. Он следил за полетом: она ударилась о воду шагах в ста от берега. Он напряг зрение и увидел - он мог бы в том поклясться, - что капитана Линч помахал ему на прощание рукой.

Ah, there was one that had gone. He had not seen it go, but there it stood, the remnant, broken off half-way up the trunk. One did not know what happened unless he saw it. The mere crashing of trees and wails of human despair occupied no place in that mighty volume of sound. He chanced to be looking in Captain Lynch's direction when it happened. He saw the trunk of the tree, half-way up, splinter and part without noise. The head of the tree, with three sailors of the Aorai and the old captain sailed off over the lagoon. It did not fall to the ground, but drove through the air like a piece of chaff. For a hundred yards he followed its flight, when it struck the water. He strained his eyes, and was sure that he saw Captain Lynch wave farewell.

Рауль не стал больше ждать, он тронул туземца за плечо и знаком показал ему, что нужно спускаться. Туземец согласился было, но женщины словно окаменели от страха, и он остался с ними. Рауль захлестнул веревку вокруг дерева и сполз по стволу на землю. Его окатило соленой водой. Он задержал дыхание, судорожно вцепившись в веревку. Волна спала, и, прижавшись к стволу, он перевел дух, потом завязал веревку покрепче. И тут его окатила новая волна. Одна из женщин соскользнула с дерева, но мужчина остался со второй женщиной, обоими детьми и кошкой.

Raoul did not wait for anything more. He touched the native and made signs to descend to the ground. The man was willing, but his women were paralayzed from terror, and he elected to remain with them. Raoul passed his rope around the tree and slid down. A rush of salt water went over his head. He held his breath and clung desperately to the rope. The water subsided, and in the shelter of the trunk he breathed once more. He fastened the rope more securely, and then was put under by another sea. One of the women slid down and joined him, the native remaining by the other woman, the two children, and the cat.

Рауль еще сверху видел, что кучки людей, жавшихся к подножиям других деревьев, постепенно таяли. Теперь это происходило справа и слева от него, со всех сторон. Сам он напрягал все силы, чтобы удержаться; женщина рядом с ним заметно слабела. После каждой волны он дивился сначала тому, что его еще не смыло, а потом - что не смыло женщину. Наконец, когда схлынула еще одна волна, он остался один. Он поднял голову: верхушка дерева тоже исчезла. Укоротившийся наполовину, дрожал расщепленный ствол. Рауль был спасен: корнями пальма держалась, и теперь ветер был ей не страшен. Он полез вверх по стволу. Он так ослабел, что двигался медленно, и еще несколько волн догнали его, прежде чем ему удалось от них уйти. Тут он привязал себя к стволу и приготовился мужественно встретить ночь и то неизвестное, что еще ожидало его.

The supercargo had noticed how the groups clinging at the bases of the other trees continually diminished. Now he saw the process work out alongside him. It required all his strength to hold on, and the woman who had joined him was growing weaker. Each time he emerged from a sea he was surprised to find himself still there, and next, surprised to find the woman still there. At last he emerged to find himself alone. He looked up. The top of the tree had gone as well. At half its original height, a splintered end vibrated. He was safe. The roots still held, while the tree had been shorn of its windage. He began to climb up. He was so weak that he went slowly, and sea after sea caught him before he was above them. Then he tied himself to the trunk and stiffened his soul to face the night and he knew not what.

Ему было очень тоскливо одному в темноте. Временами казалось, что наступил конец света и только он один еще остался в живых. А ветер все усиливался, усиливался с каждым часом. К одиннадцати часам, по расчетам Рауля, он достиг совсем уже невероятной силы. Это было что-то чудовищное, дикое - визжащий зверь, стена, которая крушила все перед собой и проносилась мимо, но тут же налетала снова, - и так без конца. Ему казалось, что он стал легким, невесомым, что он сам движется куда-то, что его с неимоверной быстротой несет сквозь бесконечную плотную массу. Ветер уже не был движущимся воздухом - он стал ощутимым, как вода или ртуть. Раулю чудилось, что в этот ветер можно запустить руку и отрывать его по кускам, как мясо от туши быка, что в него можно вцепиться и приникнуть к нему, как к скале.

He felt very lonely in the darkness. At times it seemed to him that it was the end of the world and that he was the last one left alive. Still the wind increased. Hour after hour it increased. By what he calculated was eleven o'clock, the wind had become unbelievable. It was a horrible, monstrous thing, a screaming fury, a wall that smote and passed on but that continued to smite and pass on--a wall without end. It seemed to him that he had become light and ethereal; that it was he that was in motion; that he was being driven with inconceivable velocity through unending solidness. The wind was no longer air in motion. It had become substantial as water or quicksilver. He had a feeling that he could reach into it and tear it out in chunks as one might do with the meat in the carcass of a steer; that he could seize hold of the wind and hang on to it as a man might hang on to the face of a cliff.

Ветер душил его. Он врывался с дыханием через рот и ноздри, раздувая легкие, как пузыри. В такие минуты Раулю казалось, что все тело у него набито землей. Чтобы дышать, он прижимался губами к стволу пальмы. Этот непрекращающийся вихрь лишал его последних сил, он изматывал и тело, и рассудок. Рауль уже не мог ни наблюдать, ни думать, он был в полусознании. Четкой оставалась одна мысль: "Значит, это ураган". Мысль эта упорно мерцала в мозгу, точно слабый огонек, временами дававший вспышки. Очнувшись от забытья, он вспоминал: "Значит, это ураган", - потом снова погружался в забытье.

The wind strangled him. He could not face it and breathe, for it rushed in through his mouth and nostrils, distending his lungs like bladders. At such moments it seemed to him that his body was being packed and swollen with solid earth. Only by pressing his lips to the trunk of the tree could he breathe. Also, the ceaseless impact of the wind exhausted him. Body and brain became wearied. He no longer observed, no longer thought, and was but semiconscious. One idea constituted his consciousness: SO THIS WAS A HURRICANE. That one idea persisted irregularly. It was like a feeble flame that flickered occasionally. From a state of stupor he would return to it--SO THIS WAS A HURRICANE. Then he would go off into another stupor.

Яростнее всего ураган бушевал от одиннадцати до трех часов ночи, - и как раз в одиннадцать сломалось то дерево, на котором спасался Мапуи и его семья. Мапуи всплыл на поверхность лагуны, все еще не выпуская из рук свою дочь Нгакуру. Только местный житель мог уцелеть в такой переделке. Верхушка дерева, к которой Мапуи был привязан, бешено крутилась среди пены и волн. То цепляясь за нее, то быстро перехватывая по стволу руками, чтобы высунуть из воды свою голову и голову дочери, он ухитрился не захлебнуться, но вместе с воздухом в легкие проникала вода - летящие брызги и дождь, ливший почти горизонтально.

The height of the hurricane endured from eleven at night till three in the morning, and it was at eleven that the tree in which clung Mapuhi and his women snapped off. Mapuhi rose to the surface of the lagoon, still clutching his daughter Ngakura. Only a South Sea islander could have lived in such a driving smother. The pandanus tree, to which he attached himself, turned over and over in the froth and churn; and it was only by holding on at times and waiting, and at other times shifting his grips rapidly, that he was able to get his head and Ngakura's to the surface at intervals sufficiently near together to keep the breath in them. But the air was mostly water, what with flying spray and sheeted rain that poured along at right angles to the perpendicular.

До противоположного берега лагуны было десять миль. Здесь о бешено крутящиеся завалы из стволов, досок, обломков домов и лодок разбивалось девять из каждых десяти несчастных, не погибших в водах лагуны. Захлебнувшихся, полуживых, их швыряло в эту дьявольскую мельницу и размалывало в кашу. Но Мапуи повезло, волею судьбы он оказался в числе уцелевших; его выкинуло на песок. Он истекал кровью;

It was ten miles across the lagoon to the farther ring of sand. Here, tossing tree trunks, timbers, wrecks of cutters, and wreckage of houses, killed nine out of ten of the miserable beings who survived the passage of the lagoon. Half-drowned, exhausted, they were hurled into this mad mortar of the elements and battered into formless flesh. But Mapuhi was fortunate. His chance was the one in ten; it fell to him by the freakage of fate. He emerged upon the sand, bleeding from a score of wounds. у Нгакуры левая рука была сломана, пальцы правой расплющило, щека и лоб были рассечены до кости. Мапуи обхватил рукою дерево и, держа дочь другой рукой, со стонами переводил дух, а набегавшие волны доставали ему до колен, а то и до пояса.

Ngakura's left arm was broken; the fingers of her right hand were crushed; and cheek and forehead were laid open to the bone. He clutched a tree that yet stood, and clung on, holding the girl and sobbing for air, while the waters of the lagoon washed by knee-high and at times waist-high.

В три часа утра сила урагана пошла на убыль. В пять часов было очень ветрено, но не более того, а к шести стало совсем тихо и показалось солнце. Море начало успокаиваться. На берегу еще покрытой волнами лагуны Мапуи увидел искалеченные тела тех, кому не удалось живыми добраться до суши. Наверное, среди них и его жена и мать. Он побрел по песку, осматривая трупы, и увидел свою жену Тэфару, лежавшую наполовину в воде. Он сел на землю и заплакал, подвывая по-звериному, - ибо так свойственно дикарю выражать свое горе. И вдруг женщина пошевелилась и застонала. Мапуи вгляделся в нее: она была не только жива, но и не ранена. Она просто спала! Тэфара тоже оказалась в числе немногих счастливцев.

At three in the morning the backbone of the hurricane broke. By five no more than a stiff breeze was blowing. And by six it was dead calm and the sun was shining. The sea had gone down. On the yet restless edge of the lagoon, Mapuhi saw the broken bodies of those that had failed in the landing. Undoubtedly Tefara and Nauri were among them. He went along the beach examining them, and came upon his wife, lying half in and half out of the water. He sat down and wept, making harsh animal noises after the manner of primitive grief. Then she stirred uneasily, and groaned. He looked more closely. Not only was she alive, but she was uninjured. She was merely sleeping. Hers also had been the one chance in ten.

Из тысячи двухсот человек, населявших остров накануне, уцелело всего триста. Миссионер-мормон и жандарм переписали их. Лагуна была забита трупами. На всем острове не осталось ни одного дома, ни одной хижины - не осталось камня на камне. Почти все кокосовые пальмы вырвало с корнем, а те, что еще стояли, были сломаны, и орехи с них сбиты все до одного.

Of the twelve hundred alive the night before but three hundred remained. The mormon missionary and a gendarme made the census. The lagoon was cluttered with corpses. Not a house nor a hut was standing. In the whole atoll not two stones remained one upon another. One in fifty of the cocoanut palms still stood, and they were wrecks, while on not one of them remained a single nut.

Не было пресной воды. В неглубоких колодцах, куда стекали струи дождя, скопилась соль. Из лагуны выловили несколько промокших мешков с мукой. Спасшиеся вырезали и ели сердцевину упавших кокосовых орехов. Они вырыли ямы в песке, прикрыли их остатками железных крыш и заползли в эти норы. Миссионер соорудил примитивный перегонный куб, но не поспевал опреснять воду на триста человек. К концу второго дня Рауль, купаясь в лагуне, почувствовал, что жажда мучит его не так сильно. Он оповестил всех о своем открытии, и скоро триста мужчин, женщин и детей стояли по шею в воде, стараясь хотя бы так утолить свою жажду. Трупы плавали вокруг них, попадались им под ноги. На третий день они похоронили мертвых и стали ждать спасательных судов.

There was no fresh water. The shallow wells that caught the surface seepage of the rain were filled with salt. Out of the lagoon a few soaked bags of flour were recovered. The survivors cut the hearts out of the fallen cocoanut trees and ate them. Here and there they crawled into tiny hutches, made by hollowing out the sand and covering over with fragments of metal roofing. The missionary made a crude still, but he could not distill water for three hundred persons. By the end of the second day, Raoul, taking a bath in the lagoon, discovered that his thirst was somewhat relieved. He cried out the news, and thereupon three hundred men, women, and children could have been seen, standing up to their necks in the lagoon and trying to drink water in through their skins. Their dead floated about them, or were stepped upon where they still lay upon the bottom. On the third day the people buried their dead and sat down to wait for the rescue steamers.

А между тем Наури, разлученная со своей семьей, одна переживала все ужасы урагана. Вместе с доской, за которую она упорно цеплялась, не обращая внимания на бесчисленные занозы и ушибы, ее перекинуло через атолл и унесло в море. Здесь, среди сокрушительных толчков огромных, как горы, волн, она потеряла свою доску. Наури было без малого шестьдесят лет, но она родилась на этих островах и всю жизнь прожила у моря. Плывя в темноте, задыхаясь, захлебываясь, ловя ртом воздух, она почувствовала, как ее с силой ударил в плечо кокосовый орех. Мгновенно составив план действий, она схватила этот орех. В течение часа ей удалось поймать еще семь. Она связала их, и получился спасательный пояс, который и удержал ее на воде, хотя ей все время грозила опасность насмерть расшибиться о него. Наури была толстая, и скоро вся покрылась синяками, но ураганы были ей не внове, и, прося у своего акульего бога защиты от акул, она ждала, чтобы ветер начал стихать. Но к трем часам ее так укачало, что она пропустила этот момент. И о том,
что к шести часам ветер совсем стих, она тоже не знала. Она очнулась, только когда ее выкинуло на песок и, хватаясь за него израненными, окровавленными руками, поползла вверх по берегу, чтобы волны не смыли ее обратно в море.

In the meantime, Nauri, torn from her family by the hurricane, had been swept away on an adventure of her own. Clinging to a rough plank that wounded and bruised her and that filled her body with splinters, she was thrown clear over the atoll and carried away to sea. Here, under the amazing buffets of mountains of water, she lost her plank. She was an old woman nearly sixty; but she was Paumotan-born, and she had never been out of sight of the sea in her life. Swimming in the darkness, strangling, suffocating, fighting for air, she was struck a heavy blow on the shoulder by a cocoanut. On the instant her plan was formed, and she seized the nut. In the next hour she captured seven more. Tied together, they formed a life-buoy that preserved her life while at the same time it threatened to pound her to a jelly. She was a fat woman, and she bruised easily; but she had had experience of hurricanes, and while she prayed to her shark god for protection from sharks, she waited for the wind to break. But at three o'clock she was in such a stupor that she did not know. Nor did she know at six o'clock when the dead calm settled down. She was shocked into consciousness when she was thrown upon the sand. She dug in with raw and bleeding hands and feet and clawed against the backwash until she was beyond the reach of the waves.

Она знала, где находится: ее выбросило на крошечный островок Такокота. Здесь не было лагуны, здесь никто не жил. Островок отстоял от Хикуэру на пятнадцать миль. Хикуэру не было видно, но Наури знала, что он лежит к югу от нее. Десять дней она жила, питаясь кокосовыми орехами, которые не дали ей утонуть: она пила их сок и ела сердцевину, но понемножку, чтобы хватило надолго. В спасении она не была уверена. На горизонте виднелись дымки спасательных пароходов, но какой пароход догадается заглянуть на маленький необитаемый остров Такокота?

She knew where she was. This land could be no other than the tiny islet of Takokota. It had no lagoon. No one lived upon it.

Hikueru was fifteen miles away. She could not see Hikueru, but she knew that it lay to the south. The days went by, and she lived on the cocoanuts that had kept her afloat. They supplied her with drinking water and with food. But she did not drink all she wanted, nor eat all she wanted. Rescue was problematical. She saw the smoke of the rescue steamers on the horizon, but what steamer could be expected to come to lonely, uninhabited Takokota?

С самого начала ей не давали покоя трупы. Море упорно выбрасывало их на песок, и она, пока хватало сил, так же упорно сталкивала их обратно в море, где их пожирали акулы. Когда силы у нее иссякли, трупы опоясали остров страшной гирляндой, и она ушла от них как можно дальше, хотя далеко уйти было некуда.

From the first she was tormented by corpses. The sea persisted in flinging them upon her bit of sand, and she persisted, until her strength failed, in thrusting them back into the sea where the sharks tore at them and devoured them. When her strength failed, the bodies festooned her beach with ghastly horror, and she withdrew from them as far as she could, which was not far.

На десятый день последний орех был съеден, и Наури вся высохла от жажды. Она ползала по песку в поисках орехов. "Странно, - думала она, почему всплывает столько трупов, а орехов нет? Орехов должно бы плавать больше, чем мертвых тел!" Наконец она отчаялась и в изнеможении вытянулась на песке. Больше надеяться было не на что, оставалось только ждать смерти.

By the tenth day her last cocoanut was gone, and she was shrivelling from thirst. She dragged herself along the sand, looking for cocoanuts. It was strange that so many bodies floated up, and no nuts. Surely, there were more cocoanuts afloat than dead men! She gave up at last, and lay exhausted. The end had come. Nothing remained but to wait for death.

Придя в себя, Наури медленно осознала, что перед глазами у нее голова утопленника с прядью светло-рыжих волос. Волна подбросила труп поближе к ней, потом унесла назад и, наконец, перевернула навзничь. Наури увидела, что у него нет лица, но в пряди светло-рыжих волос было что-то знакомое. Прошел час. Она не старалась опознать мертвеца, - она ждала смерти и ее не интересовало, кем было раньше это страшилище.

Coming out of a stupor, she became slowly aware that she was gazing at a patch of sandy-red hair on the head of a corpse. The sea flung the body toward her, then drew it back. It turned over, and she saw that it had no face. Yet there was something familiar about that patch of sandy-red hair. An hour passed. She did not exert herself to make the identification. She was waiting to die, and it mattered little to her what man that thing of horror once might have been.

Но через час она с усилием приподнялась и вгляделась в труп. Сильная волна подхватила его и оставила там, куда не доставали волны поменьше. Да, она не ошиблась: эта прядь рыжих волос могла принадлежать только одному человеку на островах Паумоту: это был Леви, немецкий еврей, - тот что купил жемчужину Мапуи и увез ее на шхуне "Хира". Что ж, ясно одно: "Хира" погибла. Бог рыболовов и воров отвернулся от скупщика жемчуга.

But at the end of the hour she sat up slowly and stared at the corpse. An unusually large wave had thrown it beyond the reach of the lesser waves. Yes, she was right; that patch of red hair could belong to but one man in the Paumotus. It was Levy, the German Jew, the man who had bought the pearl and carried it away on the Hira. Well, one thing was evident: The Hira had been lost. The pearl buyer's god of fishermen and thieves had gone back on him.

Она подползла к мертвецу. Рубашку с него сорвало, широкий кожаный пояс был на виду. Затаив дыхание, Наури попробовала расстегнуть пряжку. Это оказалось совсем не трудно, и она поспешила отползти прочь, волоча пояс за собой по песку. Она расстегнула один кармашек, другой, третий пусто. Куда же он ее дел? В последнем кармашке она нашла ее - первую и единственную жемчужину, купленную им за эту поездку. Наури отползла еще на несколько шагов, подальше от вонючего пояса, и рассмотрела жемчужину. Это была та самая, которую Мапуи нашел, а Торики отнял у него. Она взвесила ее на руке, любовно покатала по ладони. Но не красота жемчужины занимала Наури: она видела в ней дом, который они с Мапуи и Тэфарой так старательно построили в своих мечтах. Глядя на жемчужину, она видела этот дом во всех подробностях, включая восьмиугольные часы на стене. Ради этого стоило жить.

She crawled down to the dead man. His shirt had been torn away, and she could see the leather money belt about his waist. She held her breath and tugged at the buckles. They gave easier than she had expected, and she crawled hurriedly away across the sand, dragging the belt after her. Pocket after pocket she unbuckled in the belt and found empty. Where could he have put it? In the last pocket of all she found it, the first and only pearl he had bought on the voyage. She crawled a few feet farther, to escape the pestilence of the belt, and examined the pearl. It was the one Mapuhi had found and been robbed of by Toriki. She weighed it in her hand and rolled it back and forth caressingly. But in it she saw no intrinsic beauty. What she did see was the house Mapuhi and Tefara and she had builded so carefully in their minds. Each time she looked at the pearl she saw the house in all its details, including the octagon-drop-clock on the wall. That was something to live for.

Она оторвала полосу от своей аху и, крепко завязав в нее жемчужину, повесила на шею, потом двинулась по берегу, кряхтя и задыхаясь, но зорко высматривая кокосовые орехи. Очень скоро она нашла один, а за ним и второй. Разбив орех, она выпила сок, отдававший плесенью, и съела дочиста всю сердцевину. Немного позже она набрела на разбитый челнок. Уключин на нем не было, но она не теряла надежды и к вечеру разыскала и уключину. Каждая находка была добрым предзнаменованием. Жемчужина принесла ей счастье. Перед закатом Наури увидела деревянный ящик, качавшийся на воде.

She tore a strip from her ahu and tied the pearl securely about her neck. Then she went on along the beach, panting and groaning, but resolutely seeking for cocoanuts. Quickly she found one, and, as she glanced around, a second. She broke one, drinking its water, which was mildewy, and eating the last particle of the meat. A little later she found a shattered dugout. Its outrigger was gone, but she was hopeful, and, before the day was out, she found the outrigger. Every find was an augury. The pearl was a talisman. Late in the afternoon she saw a wooden box floating low in the water.

Когда она тащила его на берег, в нем что-то громыхало. В ящике оказалось десять банок рыбных консервов. Одну из них она открыла, поколотив ее о борт челнока. Соус она выпила через пробитое отверстие, а потом несколько часов по маленьким кусочкам извлекала из жестянки лососину.

When she dragged it out on the beach its contents rattled, and inside she found ten tins of salmon. She opened one by hammering it on the canoe. When a leak was started, she drained the tin. After that she spent several hours in extracting the salmon, hammering and squeezing it out a morsel at a time.

Еще восемь дней Наури ждала помощи. За это время она пристроила к челноку найденную уключину, использовав все волокна кокосовых орехов, какие ей удалось собрать, и остатки своей аху. Челнок сильно растрескался, проконопатить его было нечем, но Наури припасла скорлупу от кокосового ореха, чтобы вычерпать воду. Она долго думала, как сделать весло; потом куском жести отрезала свои волосы, сплела из них шнурок и этим шнурком привязала трехфутовую палку к доске от ящика с консервами, закрепив ее маленькими клиньями, которые выгрызла зубами.

Eight days longer she waited for rescue. In the meantime she fastened the outrigger back on the canoe, using for lashings all the cocoanut fibre she could find, and also what remained of her ahu. The canoe was badly cracked, and she could not make it water-tight; but a calabash made from a cocoanut she stored on board for a bailer. She was hard put for a paddle. With a piece of tin she sawed off all her hair close to the scalp. Out of the hair she braided a cord; and by means of the cord she lashed a three-foot piece of broom handle to a board from the salmon case.

She gnawed wedges with her teeth and with them wedged the lashing.

На восемнадцатые сутки, в полночь, Наури спустила челнок на воду, и миновав полосу прибоя, пустилась в путь домой, на Хикуэру. Наури была старуха. От пережитых лишений весь жир у нее сошел, остались одна кожа да чуть покрытые дряблыми мышцами кости. Челнок был большой, рассчитанный на трех сильных гребцов, но она справлялась с ним одна, работая самодельным веслом; протекал он так сильно, что треть времени уходила на вычерпывание. Уже совсем рассвело, а Хикуэру еще не было видно. Такокота исчез позади, за линией горизонта. Солнце палило, и обильный пот проступил на обнаженном теле Наури. У нее остались две банки лососины, и в течение дня она пробила в них дырки и выпила соус, - доставать рыбу было некогда. Челнок относило к западу, но подвигался ли он на юг, она не знала.

On the eighteenth day, at midnight, she launched the canoe through the surf and started back for Hikueru. She was an old woman. Hardship had stripped her fat from her till scarcely more than bones and skin and a few stringy muscles remained. The canoe was large and should have been paddled by three strong men.

But she did it alone, with a make-shift paddle. Also, the canoe leaked badly, and one-third of her time was devoted to bailing. By clear daylight she looked vainly for Hikueru. Astern, Takokota had sunk beneath the sea rim. The sun blazed down on her nakedness, compelling her body to surrender its moisture. Two tins of salmon were left, and in the course of the day she battered holes in them and drained the liquid. She had no time to waste in extracting the meat. A current was setting to the westward, she made westing whether she made southing or not.

Вскоре после полудня, встав во весь рост на дне челнока, она увидела Хикуэру. Пышные купы кокосовых пальм исчезли. Там и сям торчали редкие обломанные стволы. Вид острова придал ей бодрости. Она не думала, что он уже так близко. Течение относило ее к западу. Она продолжала грести, стараясь направлять челнок к югу. Клинышки, державшие шнурок на весле, стали выскакивать, и Наури тратила много времени каждый раз, когда приходилось загонять их на место. И на дне все время набиралась вода: через каждые два часа Наури бросала весло и час работала черпаком. И все время ее относило на запад.

In the eary afternoon, standing upright in the canoe, she sighted Hikueru Its wealth of cocoanut palms was gone. Only here and there, at wide intervals, could she see the ragged remnants of trees. The sight cheered her. She was nearer than she had thought. The current was setting her to the westward. She bore up against it and paddled on. The wedges in the paddle lashing worked loose, and she lost much time, at frequent intervals, in driving them tight. Then there was the bailing. One hour in three she had to cease paddling in order to bail. And all the time she driftd to the westward.

К закату Хикуэру был в трех милях от нее, на юго-востоке. Взошла полная луна, и в восемь часов остров лежал прямо на восток, до него оставалось две мили. Наури промучилась еще час, но земля не приближалась: течение крепко держало ее, челнок был велик, никуда не годилось весло и слишком много времени и сил уходило на вычерпывание. К тому же она очень устала и слабела все больше и больше. Несмотря на все ее усилия, челнок дрейфовал на запад.

By sunset Hikueru bore southeast from her, three miles away. There was a full moon, and by eight o'clock the land was due east and two miles away. She struggled on for another hour, but the land was as far away as ever. She was in the main grip of the current; the canoe was too large; the paddle was too inadequate; and too much of her time and strength was wasted in bailing. Besides, she was very weak and growing weaker. Despite her efforts, the canoe was drifting off to the westward.

Она помолилась акульему богу, выпрыгнула из челнока и поплыла. Вода освежила ее, челнок скоро остался позади. Через час земля заметно приблизилась. И тут случилось самое страшное. Прямо впереди нее, не дальше чем в двадцати футах, воду разрезал огромный плавник. Наури упорно плыла на него, а он медленно удалялся, потом свернул вправо и описал вокруг нее дугу. Не теряя плавника из вида, она плыла дальше. Когда он исчезал, она ложилась ничком на воду и выжидала. Когда он вновь появлялся, она плыла вперед. Акула не торопилась - это было ясно: со времени урагана у нее не было недостатка в пище. Наури знала, что, будь акула очень голодна, она сразу бросилась бы на добычу. В ней было пятнадцать футов в длину, и одним движением челюстей она могла перекусить человека пополам.

She breathed a prayer to her shark god, slipped over the side, and began to swim. She was actually refreshed by the water, and quickly left the canoe astern. At the end of an hour the land was perceptibly nearer. Then came her fright. Right before her eyes, not twenty feet away, a large fin cut the water. She swam steadily toward it, and slowly it glided away, curving off toward the right and circling around her. She kept her eyes on the fin and swam on. When the fin disappeared, she lay face downward in the water and watched. When the fin reappeared she resumed her swimming. The monster was lazy--she could see that. Without doubt he had been well fed since the hurricane. Had he been very hungry, she knew he would not have hesitated from making a dash for her. He was fifteen feet long, and one bite, she knew, could cut her in half.

Но Наури было некогда заниматься акулой, - течение упорно тянуло ее прочь от земли. Прошло полчаса, и акула обнаглела. Видя, что ей ничего не грозит, она стала сужать круги и, проплывая мимо Наури, жадно скашивала на нее глаза. Женщина не сомневалась, что рано или поздно акула осмелеет и бросится на нее. Она решила действовать, не дожидаясь этого, и пошла на отчаянный риск. Старуха, ослабевшая от голода и лишений, встретившись с этим тигром морей, задумала предвосхитить его бросок и броситься на него первой. Она плыла, выжидая удобную минуту. И вот акула лениво проплыла мимо нее всего в каких-нибудь восьми футах. Наури кинулась вперед, словно нападая. Яростно ударив хвостом, акула пустилась наутек и, задев женщину своим шершавым боком, содрала ей кожу от локтя до плеча. Она уплыла быстро, по кругу, и наконец исчезла.

But she did not have any time to waste on him. Whether she swam or not, the current drew away from the land just the same. A half hour went by, and the shark began to grow bolder. Seeing no harm in her he drew closer, in narrowing circles, cocking his eyes at her impudently as he slid past. Sooner or later, she knew well enough, he would get up sufficient courage to dash at her. She resolved to play first. It was a desperate act she meditated. She was an old woman, alone in the sea and weak from starvation and hardship; and yet she, in the face of this sea tiger, must anticipate his dash by herself dashing at him. She swam on, waiting her chance. At last he passed languidly by, barely eight feet away. She rushed at him suddenly, feigning that she was attacking him. He gave a wild flirt of his tail as he fled away, and his sandpaper hide, striking her, took off her skin from elbow to shoulder. He swam rapidly, in a widening circle, and at last disappeared.

В яме, вырытой в песке и прикрытой кусками искореженного железа, лежали Мапуи и Тэфара; они ссорились.
- Послушался бы ты моего совета, - в тысячный раз корила его Тэфара, - припрятал жемчужину и никому бы не говорил, она и сейчас была бы у тебя.
- Но Хуру-Хуру стоял около меня, когда я открывал раковину, я тебе уже говорил это много-много раз.
- А теперь у нас не будет дома. Рауль мне сегодня сказал, что если бы ты не продал жемчужину Торики...
- Я не продавал ее. Торики меня ограбил.
- ...если бы ты ее не продал, он дал бы тебе пять тысяч французских долларов, а это все равно что десять тысяч чилийских.
- Он посоветовался с матерью, - пояснил Мапуи. - Она-то знает толк в жемчуге.
- А теперь у нас нет жемчужины, - простонала Тэфара.
- Зато я заплатил долг Торики. Значит, тысячу двести я все-таки заработал.

In the hole in the sand, covered over by fragments of metal roofing, Mapuhi and Tefara lay disputing.

"If you had done as I said," charged Tefara, for the thousandth time, "and hidden the pearl and told no one, you would have it now."

"But Huru-Huru was with me when I opened the shell--have I not told you so times and times and times without end?"

"And now we shall have no house. Raoul told me today that if you had not sold the pearl to Toriki--"

"I did not sell it. Toriki robbed me."

"--that if you had not sold the pearl, he would give you five thousand French dollars, which is ten thousand Chili."

"He has been talking to his mother," Mapuhi explained. "She has an eye for a pearl."

"And now the pearl is lost," Tefara complained.

"It paid my debt with Toriki. That is twelve hundred I have made, anyway."

- Торики умер! - крикнула она. - О его шхуне нет никаких известий. Она погибла вместе с "Аораи" и "Хира". Даст тебе Торики на триста долларов кредита, как обещал? Нет, потому что Торики умер. А не найди ты эту жемчужину, был бы ты ему сейчас должен тысячу двести? Нет! Потому что Торики умер, а мертвым долгов не платят.

- А Леви не заплатил Торики, - сказал Мапуи. - Он дал ему бумагу, чтобы по ней получить деньги в Папеете; а теперь Леви мертвый и не может заплатить; и Торики мертвый, и бумага погибла вместе с ним, а жемчужина погибла вместе с Леви. Ты права, Тэфара. Жемчужину я упустил и не получил за нее ничего. А теперь давай спать.

Вдруг он поднял руку и прислушался. Снаружи послышались какие-то странные звуки, словно кто-то дышал тяжело и надсадно. Чья-то рука шарила по циновке, закрывавшей вход.

"Toriki is dead," she cried. "They have heard no word of his schooner. She was lost along with the Aorai and the Hira. Will Toriki pay you the three hundred credit he promised? No, because Toriki is dead. And had you found no pearl, would you today owe Toriki the twelve hundred? No, because Toriki is dead, and you cannot pay dead men."

"But Levy did not pay Toriki," Mapuhi said. "He gave him a piece of paper that was good for the money in Papeete; and now Levy is dead and cannot pay; and Toriki is dead and the paper lost with him, and the pearl is lost with Levy. You are right, Tefara. I have lost the pearl, and got nothing for it. Now let us sleep."

He held up his hand suddenly and listened. From without came a noise, as of one who breathed heavily and with pain. A hand fumbled against the mat that served for a door.

- Кто здесь? - крикнул Мапуи.
- Наури, - раздалось в ответ. - Скажите мне, где Мапуи, мой сын?
Тэфара взвизгнула и вцепилась мужу в плечо.
- Это дух! - пролепетала она. - Дух!
У Мапуи лицо пожелтело от ужаса. Он трусливо прижался к жене.
- Добрая женщина, - сказал он запинаясь и стараясь изменить голос. Я хорошо знаю твоего сына. Он живет на восточном берегу лагуны.
За циновкой послышался вздох. Мапуи приободрился: ему удалось провести духа.
- А откуда ты пришла, добрая женщина? - спросил он.
- С моря, - печально раздалось в ответ.
- Я так и знала, так и знала! - завопила Тэфара, раскачиваясь взад и вперед.
- Давно ли Тэфара ночует в чужом доме? - сказал голос Наури.
Мапуи с ужасом и укоризной посмотрел на жену, - ее голос выдал их обоих.
- И давно ли мой сын Мапуи стал отрекаться от своей старой матери? продолжал голос.
- Нет, нет, я не... Мапуи не отрекается от тебя! - крикнул он. - Я не Мапуи. Говорю тебе, он на восточном берегу.
Нгакура проснулась и громко заплакала. Циновка заколыхалась.
- Что ты делаешь? - спросил Мапуи.
- Вхожу, - ответил голос Наури.

"Who is there?" Mapuhi cried.

"Nauri," came the answer. "Can you tell me where is my son, Mapuhi?"

Tefara screamed and gripped her husband's arm.

"A ghost! she chattered. "A ghost!"

Mapuhi's face was a ghastly yellow. He clung weakly to his wife.

"Good woman," he said in faltering tones, striving to disguise his vice, "I know your son well. He is living on the east side of the lagoon."

From without came the sound of a sigh. Mapuhi began to feel elated. He had fooled the ghost.

"But where do you come from, old woman?" he asked.

"From the sea," was the dejected answer.

"I knew it! I knew it!" screamed Tefara, rocking to and fro.

"Since when has Tefara bedded in a strange house?" came Nauri's voice through the matting.

Mapuhi looked fear and reproach at his wife. It was her voice that had betrayed them.

"And since when has Mapuhi, my son, denied his old mother?" the voice went on.

"No, no, I have not--Mapuhi has not denied you," he cried. "I am not Mapuhi. He is on the east end of the lagoon, I tell you."

Ngakura sat up in bed and began to cry. The matting started to shake.

"What are you doing?" Mapuhi demanded. "I am coming in," said the voice of Nauri.

Край циновки приподнялся. Тэфара хотела зарыться в одеяла, но Мапуи не отпускал ее, - ему нужно было за что-то держаться. Дрожа всем телом и стуча зубами, они оба, вытаращив глаза, смотрели на циновку. В яму вползла Наури, вся мокрая и без аху. Они откатились от входа и стали рвать друг у друга одеяло Нгакуры, чтобы закрыться им с головой.

One end of the matting lifted. Tefara tried to dive under the blankets, but Mapuhi held on to her. He had to hold on to something. Together, struggling with each other, with shivering bodies and chattering teeth, they gazed with protruding eyes at the lifting mat. They saw Nauri, dripping with sea water, without her ahu, creep in. They rolled over backward from her and fought for Ngakura's blanket with which to cover their heads.

- Мог бы дать старухе матери напиться, - жалобно сказал дух.
- Дай ей напиться! - приказала Тэфара дрожащим голосом.
- Дай ей напиться, - приказал Мапуи дочери.

"You might give your old mother a drink of water," the ghost said plaintively.

"Give her a drink of water," Tefara commanded in a shaking voice.

"Give her a drink of water," Mapuhi passed on the command to Ngakura.

И вдвоем они вытолкнули Нгакуру из-под одеяла. Через минуту Мапуи краешком глаза увидел, что дух пьет воду. А потом дух протянул трясущуюся руку и коснулся его руки, и, почувствовав ее тяжесть, Мапуи убедился, что перед ним не дух. Тогда он вылез из-под одеяла, таща за собою жену, и скоро все они уже слушали рассказ Наури. А когда она рассказала про Леви и положила жемчужину на ладонь Тэфары, даже та признала, что ее свекровь человек из плоти и крови.

And together they kicked out Ngakura from under the blanket. A minute later, peeping, Mapuhi saw the ghost drinking. When it reached out a shaking hand and laid it on his, he felt the weight of it and was convinced that it was no ghost. Then he emerged, dragging Tefara after him, and in a few minutes all were listening to Nauri's tale. And when she told of Levy, and dropped the pearl into Tefara's hand, even she was reconciled to the reality of her mother-in-law.

- Завтра утром, - сказала Тэфара, - ты продашь жемчужину Раулю за пять тысяч французских долларов.
- А дом? - возразила Наури.
- Он построит дом, - сказала Тэфара. - Он говорит, что это обойдется в четыре тысячи. И кредит даст на тысячу французских долларов - это две тысячи чилийских.
- И дом будет сорок футов в длину? - спросила Наури.
- Да, - ответил Мапуи, - сорок футов.
- И в средней комнате будут стенные часы с гирями?
- Да, и круглый стол.

"In the morning," said Tefara, "you will sell the pearl to Raoul for five thousand French."

"The house?" objected Nauri.

"He will build the house," Tefara answered. "He ways it will cost four thousand French. Also will he give one thousand French in credit, which is two thousand Chili."

"And it will be six fathoms long?" Nauri queried.

"Ay," answered Mapuhi, "six fathoms."

"And in the middle room will be the octagon-drop-clock?"

"Ay, and the round table as well."

- Тогда дайте мне поесть, потому что я проголодалась, удовлетворенно сказала Наури. - А потом мы будем спать, потому что я устала. А завтра мы еще поговорим про дом, прежде чем продать жемчужину. Тысячу французских долларов лучше взять наличными. Всегда лучше платить за товары наличными, чем брать в кредит.

"Then give me something to eat, for I am hungry," said Nauri, complacently."And after that we will sleep, for I am weary. And tomorrow we will have more talk about the house before we sell the pearl. It will be better if we take the thousand French in cash. Money is ever better than credit in buying goods from the traders."